По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата - Страница 11

Кругозор отца казался мне узким, а его сельскохозяйственные методы – устаревшими. Однако методы ведения сельского хозяйства, применяемые Шмидтом, лишали, по моему мнению, эту профессию всякой моральной основы. Они только усилили мое нежелание стать когда-либо помещиком. Атмосфера в Визендале была настолько давящей, настолько лишенной человечности и культуры, что мне начала приходить мысль о самоубийстве. Никогда я не смогу быть счастлив, избрав эту профессию. Но как разрешить дилемму? В конце концов я был наследником Лааске. Согласно понятиям, внушенным мне воспитанием, было бы дезертирством, если бы я отказался от выполнения обязанностей, которые были возложены на меня от рождения. Что подумают обо мне старый Рикель Грагерт, Анна Бузе и другие, если я внезапно отдам их какому-либо чужому арендатору? Счастье, что у меня по крайней мере есть двое братьев, которые также носят фамилию Путлиц. Гебхард, бесспорно, сделает все, чтобы спасти честь семьи. Охотно я уступил бы ему право первородства. Во всяком случае, я должен был убраться из Визендаля.

Понятия о чести поколеблены

Как только представлялась возможность, я выезжал в Берлин. Поезд из Штраусберга шел туда только час. Разумеется, на первых порах в Берлине я общался исключительно со своими старыми товарищами по школе и по полку. Недалеко от Унтер-ден-Линден, на Шадовштрассе, «Унион-клуб» предоставил в распоряжение кавалерийской гвардейской дивизии целый этаж, который полки этой дивизии обставили лучшей мебелью, стоявшей прежде в их бывшем казино. На стенах висели картины, изображавшие битвы бисмарковских времен, и портреты бывших командиров, одетых в яркие мундиры. На серебряных приборах, которыми мы пользовались, были выгравированы замысловатые инициалы с прусской королевской короной, на столах стояли инкрустированные серебряные чаши и бокалы, подаренные на протяжении столетий иностранными императорами и королями. Здесь можно было хорошо и сравнительно дешево покушать, встретить знакомых.

Молодежь, стремившаяся к более непринужденной обстановке, охотно посещала бар в отеле «Бристоль» на Унтер-ден-Линден. В первой половине дня в воскресенье там царило особенное оживление. Мы были только среди своих. Дамы нашего круга никогда не заглядывали туда.

Зато там можно было встретить других женщин, которые были гораздо интереснее. Я хорошо помню одно такое воскресное утро. Прямо в углу сидел белесый Рохов.

Рядом с ним – киноактриса Лиа де Путти с длинными черными ресницами. Рохов ухмыльнулся, глядя на меня своими стеклянными глазами мопса. Недавно он получил в наследство имение площадью приблизительно 20 тысяч моргенов и теперь жил попеременно в своих замках в Штульпе и Плесове.

– А, Путленок, чертов парень, что же ты сегодня не нацепил свой красный галстук?

Несмотря на этот выпад, он махнул мне рукой, пригласив распить бутылку шампанского, которым он как раз угощал диву. К нам подсел и толстый Кригсхейм. Он был сегодня не совсем в форме и постоянно беспокойно оглядывался на другой стол, где в обществе двух кавалеров восседала красавица Ферн Андра, на которую он уже давно имел виды. До сих пор ее держал в своих крепких руках элегантный Рютгер фон Барнеков, отпрыск зажиточной юнкерской семьи из Померании, служивший в свое время во 2-м гвардейском уланском полку, а затем ставший военным летчиком. Однако вот уже несколько недель она была, так сказать, «вдовой». Барнеков, видимо по ошибке, в один из вечеров впрыснул себе сильную дозу какого-то наркотика и утром не проснулся.

Было непохоже на то, что Ферн Андра выберет в качестве его преемника именно Кригсхейма. Она почти не обращала на него внимания и была усиленно занята обоими нынешними своими партнерами.

– Кто это такие? – спросил я толстяка.

– Ах, – ответил он, – жирный слева – закоренелый бюргер, пехотинец, позднее он был командиром эскадрильи, в которой летал Рютгер. Мне кажется, его фамилия Геринг. Другой – принц Филипп фон Гессен, племянник кайзера.

Рохов заказал еще одну бутылку, однако вскоре исчез, поскольку его ожидали к обеду в Штульпе и автомобиль уже стоял у отеля. Толстый Кригсхейм также не задержался. Он был недостаточно красив и богат, для того чтобы иметь по-настоящему успех у таких женщин.

Я сел за стойку бара на свободное место рядом с графом Францем Эгоном фон Фюрстенберг-Хердрингеном. Он служил в 4-м кирасирском полку в Мюнстере; в 1916 году на офицерских курсах в Деберице мы на протяжении двух месяцев делили нижний этаж спаренной двухэтажной железной кровати. В своем безукоризненном английском костюме он выглядел сегодня чуть ли не элегантнее, чем тогда в своей лучшей выходной форме. Я заказал кружку гретцкого пива, поскольку оно было самое дешевое из имевшегося здесь ассортимента. Франц Эгш предложил мне настоящую английскую сигарету, первую, которую я когда-либо держал во рту.

– Слушай, ты с каждым днем становишься все важнее.

– Почему бы и нет, – ответил он. – Сегодня деньги просто лежат на улице, нужно их только подбирать.

Я попросил его объясниться яснее. Он рассказал, что отец не присылает ему из Хердрингена ни одного гроша и что он финансирует себя только при помощи собственных гешефтов.

– Например, сегодня после обеда я встречаюсь с южноамериканцем, который приехал не то из Боливии, не то из Колумбии, не то откуда-то еще из тех краев, и мне определенно вновь перепадет от него пара тысченок.

– Но что же ты продаешь этим людям?

– Чудак! Сегодня повсюду валяется так много воинского имущества, пусть даже это будут наши старые кровати из Деберица. Спекулянты хватаются за все. Кроме того, то, что я делаю, это услуга родине. Если мы не продадим или своевременно не спрячем имущество, его все равно отнимет Союзная контрольная комиссия, и для Германии оно будет потеряно.