По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата - Страница 12

– Но объясни мне, где же ты находишь такого рода военное имущество? – распрашивал я застенчиво.

– Это, разумеется, искусство, которым нужно овладеть, – ответил он гордо. – Нужно прежде всего создать необходимые связи. Взгляни на стариков летчиков, которые сидят сзади. Они это делают лучше всех, так как у них сохранились нужные связи еще с прежних времен.

Когда мы выходили, Герман Геринг и Филипп фон Гессен все еще обхаживали красавицу Ферн Андру.

Конечно, было бы приятно обеспечить себе такую же независимую жизнь, как это сделал Франц Эгон Фюрстенберг, однако я чувствовал себя просто неспособным к такого рода гешефтам. Кроме того, они казались мне не очень приличными. В то время как эта компания забавлялась в Берлине, я был вынужден мучиться в Визендале и портить себе нервы со Шмидтом.

Мало-помалу мне наскучило это аристократическое общество. В Берлине, в конце концов, существовала не только эта вечно однообразная клика роховых, бюловых, цицвицев или гогенлоэ, солмов и фюрстенбергов, являвшихся сюда из своих имений и разыгрывавших, несмотря на их ограниченный кругозор, крупных деятелей. Собственно говоря, начиная с 1918 года эти люди стали в Германии музейными экспонатами. По-настоящему интересными и влиятельными были совсем другие люди, те, кого мы раньше вообще не знали или на кого смотрели свысока.

Юнкерство и образование

Отец не имел ничего против того, чтобы я поступил в Высшую сельскохозяйственную школу в Берлине. Меня, однако, сильнее притягивал к себе университет. Хотелось не столько изучить методы ведения частного хозяйства, сколько понять общие законы экономики и общества. Я сознавал, что мой горизонт слишком узок, и чувствовал, что никогда не пойму мир, никогда не стану полноценным человеком, если не постараюсь получить всестороннего образования. Моим большим идеалом всегда был Гете; меня, как и его, звали Вольфганг, и мать специально крестила меня в день его рождения.

Итак, летом 1919 года я поступил в университет, хотя временно, поскольку я не проживал в Берлине и мог лишь изредка посещать лекции. Мои наметившиеся прогрессивные взгляды объяснялись, как это могло показаться, не только тем, что я был в ссоре со своим отцом и отрицал образ его жизни. Имелись также сильные семейные традиции, которые оказывали на меня влияние.

Свыше ста лет поместьями Путлиц в Бранденбурге владели два противоположных типа людей. Мой дед, так же как и мой отец, был специалистом сельского хозяйства. Однако его брат, хотя он был старше и получил в наследство лучшее из имений, почти не интересовался сельским хозяйством, полностью отдаваясь литературе и театру. Только на протяжении немногих летних месяцев он жил в своем поместье Ретцин. Вначале он бы директором театра в Шверине, а затем в Карлсруэ. Его собственные комедии, стихи и прозаические произведения пользовались большим успехом в восьмидесятых годах. В числе его друзей были почти все писатели того времени, начиная от Гейбеля и Густава Фрейтага и кончая Грильпарцером.

Еще при жизни моего деда у нас в Лааске рассказывали историю, которая воспринималась нами как потрясающий скандал. Однажды в дождливое лето в Ретцине не смогли убрать зерно, так как сарай был занят: дядя Густав использовал его для первой постановки оперы «Марта» – произведения его друга композитора Фридриха фон Флотова.

Из его сыновей – двоюродных братьев моего отца – также только один стал сельским хозяином, хотя все они владели поместьями. Это был мой дядя Вольфганг, единственный из близких родственников, который поддерживал с моим отцом сердечные, дружественные отношения. Дядя Иоахим, женатый на очень культурной француженке из эльзасской дворянской семьи, был директором штуттгартского придворного театра и умер в начале двадцатых годов, будучи президентом Немецкого театрального объединения в Берлине. Дядя Конрад постоянно проживал, правда, в своем замке Гросс-Панков, однако, занимая десятки постов в правлениях и выполняя многочисленные общественные функции, всегда был в разъездах. Бывая в Панкове, Конрад очень редко посещал свое хозяйство и почти все время проводил за письменным столом. На протяжении многих лет он работал над переводом «Божественной комедии» Данте. Его работу специалисты часто характеризовали как лучший немецкий перевод этого величайшего произведения итальянского Возрождения.

Естественно, что дяди смотрели на моего отца несколько свысока, считая его примитивным крестьянином; это, конечно, обижало отца. Так же естественно было и то, что дяди постоянно нуждались в деньгах и время от времени пытались подзанять их у отца: Лааске давало прекрасные урожаи, в то время как на полях Ретцина и Панкова сорняков зачастую произрастало не меньше, чем зерновых.

С детства все эти столкновения вызывали у меня внутренний конфликт. Действительно ли невозможно быть дельным сельским хозяином и в то же время интересоваться культурой? Отец все время внушал нам, что это совершенно несовместимо: нужно решительно выбрать либо одно, либо другое.

Мне не хотелось верить этому. Но если действительно нельзя найти компромисс, то я избрал бы образ жизни моих дядей. В то же время для меня была невыносима мысль, что когда-либо Лааске будет так же запущено, как Ретцин и Панков. Эти мои переживания объясняют, как много значил для меня мой брат Гебхард, который, бесспорно, обещал стать хорошим специалистом сельского хозяйства.

Возможно, еще большее влияние, чем здравствующие дяди Конрад и Иоахим, оказывал на меня пример дяди, покончившего жизнь самоубийством еще за несколько лет до моего рождения. Это был старший брат Конрада и Иоахима – Стефан. До сих пор в семье о нем вспоминали как об очень способном человеке. Он также не стал сельским хозяином, изучал национальную экономику и уже в двадцать шесть лет был профессором. В результате несчастного брака два года спустя он покончил с собой. Его бывшая жена вышла затем замуж за дипломата и получила известность как писательница, выступая под именем Элизабет фон Хейкинг. Ее «Письма, которые не достигли адресата», были в начале нашего столетия одной из самых популярных книг.