Мне было бы понятно, если бы они отнеслись ко мне, как к немцу, не особенно дружественно. Но ничего подобного не случилось. Они были очень любезны со мной.
– Вы не отвечаете за то, что ваш Гитлер объявил нам войну, – сказали они. – Везде есть хорошие люди и плохие. Нас, простых людей, не спрашивают, и мы делаем, что нам велят. В Германии это, наверное, так же, как и в Англии.
Весь рождественский день наше судно стояло у причала. Некоторые моряки говорили, что может пройти неделя, прежде чем мы отплывем. Однако когда на следующее утро мы выглянули из наших иллюминаторов, Манхэттен исчез и суши не было видно. Мы шли в открытом море в центре большого каравана примерно из двадцати судов. Кроме нашего парохода, караван состоял из танкеров. Мои соседи по каюте, уже имевшие опыт, констатировали, что в случае атаки подводных лодок у нас нет никаких шансов на спасение. При такой атаке море на целые мили превратилось бы в бушующее пламя. Но никто особенно не волновался. Моряк верит в свое счастье.
Караван медленно продвигался вперед. Было ясно, что мы идем зигзагом. Бывали дни, когда холодный ледяной ветер поднимал над нашей палубой волны высотой в дом, а иногда южное солнце светило над зеркально спокойным морем.
Незадолго перед Новым годом мы прибыли в особенно опасную зону. То и дело корабли стопорили свои машины на несколько часов. Для обеспечения безопасности пассажирам тоже было приказано стоять на наблюдательных постах. Как раз на заре нового 1944 года была моя смена. Мы находились в районе Азорских островов. Море было спокойным, а небо – ясным. Красный солнечный диск медленно поднялся над океаном и озарил своими лучами новогоднее утро. Это было величественное зрелище. Странное чувство испытывал я. Я стоял на наблюдательном посту на британском судне и смотрел в бинокль в даль моря, где, возможно, высовывается перископ, через который какой-нибудь немецкий морской офицер враждебно смотрит на меня, хотя я, быть может, его родственник или школьный товарищ. В любой момент могло произойти событие, которое привело бы к нашей неожиданной встрече. Я молился о том, чтобы это новогоднее утро было последним, когда солнце всходит нам миром, в котором творится такое безумие.
Шестого января мы благополучно прибыли в порт Ливерпуль. Дик Уайт уже ожидал меня. У него были документы, позволявшие мне сойти на берег без досмотра. Недоверчиво посмотрев на меня, иммиграционный чиновник пробормотал.
– А я-то думал, что у нас война с немцами!
С первым же поездом мы выехали в Лондон. Впечатление было безрадостным. Почти на каждой улице можно было видеть руины. Сити лежал в развалинах. Фасады пострадали от бомбежек и выглядели неприглядно. Во время войны ремонта не производили. Недавний блеск отошел в прошлое. В изношенном платье, с исхудавшими лицами бродили люди; тысячи до сих пор проводили ночи в метро. В Америке мы не знали затемнения и не испытывали недостатка в пище. Здешняя же обстановка была безрадостной.
И все же я был рад, что нахожусь в старой Европе.
Я приехал из Соединенных Штатов в Англию, имея в кармане всего несколько долларов. У меня был счет в Лондонском банке, так что я мог существовать некоторое время, но я хотел сохранить эти деньги на крайний случай, поэтому моей первой заботой было найти работу, чтобы прокормиться.
Дик предложил мне отправиться в то место, откуда велись радиопередачи на Германию. Я был немало удивлен, когда он назвал имя руководителя этих передач. Это был не кто иной, как бывший берлинский корреспондент газеты «Дейли экспресс» г-н Сефтон Делмер.
Ввиду его близких отношений к Адольфу Гитлеру я всегда считал его другом нацистов. Может быть, я ошибался? Иные немецкие эмигранты в Лондоне могли в довоенные годы считать и меня агентом гестапо. Почему же Делмер не мог разыграть роль друга нацистов, чтобы ввести в заблуждение Адольфа Гитлера? Во всяком случае, Делмер знал Германию и немцев и говорил по-немецки, как на родном языке. Я мог наверняка рассчитывать, что он поймет меня гораздо лучше, чем господа из «Голоса Америки» в Нью-Йорке. Почему бы мне не попытаться вместе с ним продолжить мои передачи «немецкого патриота»?
У Дика была и другая причина, побудившая его послать меня к Делмеру. Как он мне рассказал, несколько недель назад из Швеции в Англию прибыл двадцатисемилетний эсэсовский офицер, состоявший в штабе группенфюрера Фёгелейна, ставшего впоследствии свояком Гитлера. Этот офицер участвовал в немецком движении сопротивления. Рассказывали, что он будто бы был связан с польским подпольем, был схвачен и приговорен к смерти, но за несколько часов до расстрела был спасен товарищами и бежал через Балтийское море, пережив невероятнейшие приключения. Он был теперь у Делмера и называл себя Иоахимом Нансеном. Из конспиративных соображений его настоящего имени никому не сообщали. Нансен ни слова не говорил по-английски. Так как было совершенно невозможно держать его вместе с обычными эмигрантами, в большинстве своем евреями, то хотели поместить его в одной квартире с человеком, который кое-что знал о характере мышления эсэсовцев. По мнению Дика, я как раз был подходящим человеком для этого.
История с Нансеном не вызывала у меня доверия. Однако все это было интересно, и я принял предложение Дика, тем более, что сам не мог придумать ничего лучшего. Было обусловлено, что я тоже возьму псевдоним. Я принял имя своего брата, а фамилию нашего предка, жившего в XII столетии, и стал величаться Гебхардом Мансфельдом. Я мог свободно передвигаться, и мне ежемесячно выплачивалось на карманные расходы 30 фунтов стерлингов, то есть столько же, сколько Адольф Гитлер платил в свое время своей невестке Бригите. Поэтому я не трогал собственных денег.