По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата - Страница 90

От нервного напряжения я до того устал, что бросился на оттоманку, а их попросил присесть с краю:

– Ну, Устинов, мы попались или есть еще шансы?

– Дело было нелегкое, но я думаю, что оно уже сделано.

Как только Вилли приехал к нему, он тут же отправился к Стивенсу, позвонил оттуда в Лондон и разговаривал с Ванситтартом. Тот сказал ему:

– Если это будет абсолютно необходимо, то я пошлю в Шевенинген британский миноносец, чтобы забрать Путлица. Но было бы лучше, если бы Стивенс смог раздобыть в Голландии самолет.

Стивенс знал одного голландского летчика, который, несмотря на то, что полеты были запрещены, имел разрешение подниматься в воздух для испытания машин. По его словам, этот летчик был готов идти на самые рискованные авантюры. Сейчас, вечером, Стивенс вел с ним переговоры и к десяти часам ожидал окончательного ответа.

Вилли и Устинов снова сели на мотоцикл. Когда они уходили, я отозвал Вилли в сторону и шепнул ему:

– Ради бога, больше не приводи сюда Устинова, возвращайся один. Из-за твоего легкомыслия мы, чего доброго, в последний момент сломаем себе шею.

Вилли немного обиделся. Он был упрям и только пожал плечами, сказав:

– Теперь уже все равно.

Опустошенный, я снова прилег на оттоманку. Все же я крепко спал, когда около полуночи появился Вилли. Он бросился ко мне в возбуждении, но шепотом сообщил:

– В саду кто-то есть. Мне кажется, это Шульце-Бернет. Когда я ставил свой мотоцикл, он спрятался за деревом у входа.

– Будем надеяться, что его не было там раньше и он не видел Устинова. В том, что ты болтаешься в городе поздно ночью, он не может усмотреть ничего особенного. Пожалуй, даже к лучшему, что он видит, что ты и сегодня придерживаешься своих привычек. Не будем больше говорить об этом. Гораздо важнее, о чем Устинов условился со Стивенсом.

– С летчиком все в порядке. Это Пармантье, известный голландский летчик на дальние дистанции. Весной он получил приз за перелет Батавия – Сидней. В два часа дня он с заведенным мотором будет нас ждать на аэродроме в Шифоле. Раньше он, к сожалению, не может. Мы можем взять с собой только по небольшому чемодану. В Шифоль нас отвезут на автомобиле, который в час будет находиться на заднем дворе одного дома на Алькемаде Лаан здесь, в Гааге. Номер дома я записал. Нам с вами лучше всего встретиться около часа дня у Германа на вилле Палланд. Это недалеко, а оттуда мы возьмем такси. Нашу машину я оставлю в гараже, а оба чемодана отвезу к Герману на трамвае.

План был хорошим. Мы предоставили судьбе решать, что означало появление таинственной личности в нашем саду, отнесли в подвал все письма и другие бумаги и сожгли в топке центрального отопления. Затем мы упаковали оба наших чемодана. В каждый из них поместилось по три костюма. Купить новые рубашки и ботинки было дешевле, чем костюмы. Мы написали домой прощальные письма, составив их так, чтобы у гестапо создалось впечатление, будто мы ожидаем, что семьи возмущены нашим дезертирством. За годы жизни в гиммлеровском царстве мы вполне овладели техникой сообщать в письмах противоположеое тому, что в них написано.

Все остальные вещи остались на своих местах. К утру мы закончили приготовления. Было 14 сентября, первый осенний пасмурный день 1939 года. Вилли отвез меня в миссию. По дороге мы остановились у банка, где я снял со своего счета все деньги.

Смогу ли я скрыть свое возбуждение в эти последние часы, сидя у себя в кабинете? Цех назначил довольно многолюдное совещание, проводить которое должен был я. Буттинг, Шульце-Бернет и Бестхорн тоже присутствовали. Мне отнюдь не понравились их взгляды. Заметили ли они по мне, что я что-то затеял? Или, может быть, Шульце-Бернет видел Устинова и узнал его? Были моменты, когда я боялся потерять сознание. Но все же мне удалось держать себя в руках и ни разу не запнуться. Как всегда, было изрядное число посетителей и вообще дел было, к счастью, много. По-моему, никто не заметил, что у меня кровь стучит в висках.

Около полудня Цех еще раз позвал меня к себе в кабинет. С озабоченным лицом он перевел глаза с письменного стола на меня.

– Взгляните на это воззвание в связи с первой военной кампанией «зимней помощи», которое представил мне Буттинг. Вот, первая же фраза: «Эта навязанная нам война…». Я не могу этого подписать, это слишком грубая ложь. Помогите мне, пожалуйста, найти формулировку, которая не противоречила бы моей совести и была бы приемлема также для Буттинга.

Я был уже в таком настроении, что меня тошнило от лицемерных уловок, при помощи которых каждый старался уйти от ответственности за грязные дела нацистов. Я больше не хотел быть к этому причастным. Впервые за нашу долголетнюю совместную работу я не почувствовал к Цеху жалости, а ответил резкостью:

– Вместе попались – вместе висеть, граф Цех. Можно применять какие угодно формулировки, но для порядочного человека ни одна из них не будет приемлемой.

Выйдя из здания миссии без нескольких минут час, я крикнул привратнику, что, вероятно, поздно вернусь после обеда и чтобы посетители не ждали меня раньше четырех часов.

Я пошел к вилле графини Палланд пешком. По пути мне встретился директор голландской компании воздушных сообщений «КЛМ», весной предоставивший мне место для полета в Грецию. Мы сняли шляпы и обменялись глубокими поклонами. Я подумал: «Знал бы ты, что через час я снова полечу на машине твоей компании, да при этом еще, чего доброго, захвачу у вас самолет».

Герман открыл мне дверь виллы Палланд и, ни о чем не спрашивая, отвел в свою комнату. Там уже ждал Вилли с чемоданами. Герман сходил за такси, и мы поехали к условленному дому на Алькемаде Лаан. Через длинный коридор мы попали на задний двор. Там стоял черный лимузин с шофером, рядом с ним стоял господин среднего роста с черными усиками. Это был знаменитый капитан Стивенс.